американский писатель, Имя Генри Уайтхеда после его смерти в 1932 году редко доходило до слуха более-менее широкой публики. Его последняя (не считая репринтных изданий) короткая история, посмертно опубликованная в легендарном журнале "Weird Tales" - его важнейшем месте публикаций, - вышла в февральском номере за 1933 год, после чего вокруг мастера карибских рассказов воцарилась тишина.

Уайтхеды были кельтского происхождения; слово, обозначающее их семью, представляет собой англизацию первоначального Caer-n’-Avon (отсюда фигура Джеральда Карневина (Gerald Саnevin) - альтер эго Уайтхеда - в некоторых рассказах). Осев в 1647 году в Вирджинии, семья вскоре быстро пустила корни и в Нью-Джерси. В городе Элизабет, штат Нью-Джерси (тогда Элизабеттаун) 5 марта 1882 года Генри Сент-Клер Мак-Миллин Уайтхед родился в семье маклера по земельной недвижимости Генри Хидденa Уайтхеда (1846-1937) и Мэри Барри (McMillin) Уайтхед (1856-1919). Таким образом, он был на 8 лет старше Говарда Филлипа Лавкрафта (1890-1937), на 11 лет старше Кларка Эштона Смита (1893-1961) и на 24 года старше Роберта Эрвина Говарда (1906-1936), которым он как автор страшных рассказов мало уступает по части литературного качества. Как и упомянутая тройка, он был единственным ребёнком своих родителей. Семья Уайтхедов принадлежала к числу первых поселенцев Элизабеттауна (наряду с семьями Эмбой и Ньюарк). Его отец работал в "Риал Эстейт" - фирме недвижимого имущества "Джордж П. Рид и К°" с главным офисом в Нью-Йорк-Сити. Незадолго до 1890 года семья переехала в Порт Честер, штат Нью-Джерси, поближе к метрополии. Оттуда Уайтхед с 1896 года посещал Беркли Хай Скул в Нью-Йорке, где сконцентрировался на древних языках, готовясь к учёбе в университете.

Осенью 1900 года его зачислили в Нью-Йоркский Колумбийский университет. Поначалу успехи были посредственными. Так же, как и Лавкрафт, Уайтхед испытывал нелады с математикой. В 1901 году он перешёл в Гарвардский колледж в ранге вольнослушателя; после нескольких экзаменов ему следовало бы остаться там на постоянную учёбу. Тогда он стал бы членом выпускного класса 1904 года. Однако его болезнь и болезнь матери, за которой ему пришлось ухаживать, спутали все карты. Хотя в 1902/1903 годах он приобрёл статус постоянного студента, его записали всего лишь в ранг второкурсника, а не младшего студента (американские университеты используют в рамках четырёхлетней обычной учёбы разделение студентов по учебным годам: новичок, второкурсник, младший, старший). В декабре 1902 года ему пришлось уйти из университета по болезни глаз. В сентябре следующего года Уайтхеда ещё раз допустили до учёбы – по-прежнему как второкурсника. Однако в 1904 году ему пришлось покинуть Гарвард без официального свидетельства об окончании. На фотографию класса 1904 года он тем не менее попал - вместе с будущим президентом Франклином Делано Рузвельтом.

Несмотря на эти разочаровывающие проблемы, Уайтхед всегда ощущал свою связь с Гарвардом. С 1905 года он член Гарвардского клуба в Нью-Йорке, основанного в 1865 году. Его почтовый адрес он даже указал для справочника "Кто есть кто среди американских писателей": 27 West 44th. Street. Тогда, как и сегодня, клуб размещался в изящном доме неогеоргианского стиля с солидной библиотекой для его членов. Уайтхед собирал здесь информацию, отразившуюся в замечательных примечаниях к рассказу "Шатёр" ("The Tabernacle"). Ещё раз в 1911 году он совершил попытку вернуться в университет, но она не удалась. К тому же в это время была острая необходимость зарабатывать деньги.

Среди его учителей были в числе других философ Сантаяна, психолог и терапевт немецкого происхождения Гуго Мюнстерберг (1863-1916), один из основателей „прикладной психологии “. В общем и целом, Уайтхед обладал фундаментальным образованием, выгодно отличавшим его от многих писак, собравшихся вокруг "Weird Tales". В его более поздних письмах, а также письмах к нему появляется сокращение Д. (доктор теологии). Нельзя полностью исключить, что Уайтхед защитился позже в каком-нибудь другом университете, хотя доказательств этому нет. К тому же он редко задерживался на одном и том же месте, и его биографию невозможно восстановить без пробелов.

Его писательству предшествовали несколько этапов разнородной деятельности. "Я могу наименовать мои способы времяпрепровождения, назвав три профессии – а именно, священник, психолог и писатель" (письмо к неназванному корреспонденту).

В годы студенчества Уайтхед был воодушевлённым спортсменом, членом футбольной команды колледжа, а позже неустанным скалолазом и охотником. В 1905-1909 годах он состоял в Союзе любителей атлетики. Рассказывают, будто бы он в компаниях услаждал гостей фокусами, разрывая колоду карт руками надвое, а потом ещё и четвертуя образовавшиеся половины. Как тут не вспомнить Уильяма Хоупа Ходжсона, который как известно наряду с писательской деятельностью являлся популяризатором тяжёлой атлетики и в 90-ые годы 19 столетия владел одной из первых студий боди-билдинга (выражаясь современным языком). В 1904 году Уайтхед принял безуспешное участие в конкурсе журнала "Colliers" на лучшую короткую историю . В 1905 году он продал свою первую историю журналу "Outdoors". Одновременно Уайтхед работал журналистом и дослужился в 1906 году до соиздателя (assistant editor) демократической политической газеты в Порт-Честере, штате Нью-Йорк (куда он опять переехал), "Дейли Рекорд". С 1905 года он числился в постоянных кадрах этой газеты. По непроверенным фактам Уайтхед какое-то время был записан на медицинский факультет Колумбийского университета; так же ненадолго его утвердили в Нью-Йоркской юридической школе.

В сентябре 1909 года Уайтхед радикально порвал со своими разными начинаниями (он ещё занимал и политические посты) и записался на богословский факультет Беркли в Миддлтауне, штат Коннектикут, с целью изучения теологии и подготовки к профессии священника епископальной церкви. Это одна из скорее консервативных англоамериканских церквей с епископальной конституцией, соответствующей таковой британских англиканцев. Между прочим вышеназванная школа ныне находится в Нью-Хэвене, штат Коннектикут. В Порт Честере Уайтхед регулярно посещал церковь Святого Петра и кроме того работал там на общественных началах. Самое позднее в 1901 году он получил официальное разрешение на проповедь, а уже ещё раньше был назначен англиканским епископом Нью-Йорка лектором (lay reader). Всё это хорошо известно из автобиографических высказываний Уайтхеда.

В 1912 тогда уже не совсем молодому священнику присудили академическую степень и 5 июня посвятили в диаконы епископальной церкви, то есть американской церкви, скорее похожей на англиканскую. В 1910/11 годах он к тому же посещал курс по повышению квалификации Эвинг-колледжа, штат Иллинойс, где получил степень магистра (8 июня 1911 года). Его теологическая работа на магистерскую степень исследовала "Религиозные секты в первом веке". Удалось найти бывшего товарища по комнате Уайтхеда, некоего Пола Робертса, сумевшего вспомнить риторические способности и небольшие стихи Уайтхеда. Стихи последний писал охотно и в большом количестве. Уайтхед тогда был отчётливо старше других соискателей (они называли его „Bish“ Уайтхед – сокращение от "Bishop", епископ).

Своего рода практику в течение одного года в рамках образования он проходил в маленьком индустриальном городе Торрингтоне, затем в 1913 году после посвящения в сан (15 июня 1913 года епископом Brewster) вернулся в Миддлтаун и занял пост ректора "Церкви Христа", который он занимал до 1917 года. В это время Уайтхед работал также по психиатрической части в качестве сотрудника Государственного госпиталя для душевнобольных. В 1917-1919 годах он, проповедник Церкви святой Девы Марии в Нью-Йорк-Сити, работает с детьми, затем становится старшим ассистентом ("вторым священником") Адвентистской церкви в Бостоне, возглавляемой тогда знаменитом доктором ван Алленом. Очевидно, Уайтхед получил, по крайней мере минимальные, знания по гипнозу. Один из членов общины вспоминал годы спустя об удачной гипнозотерапии своей матери, проведённой Уайтхедом. В эти три года он также официальный студенческий священник от своей церкви. Частую смену мест работы, где Уайтхед в различных должностях был вполне успешен, можно, пожалуй, истолковать как выражение известного беспокойства, неудовлетворённости хорошо отлаженным порядком церковной работы. В духовном содержании своей церкви Уайтхед не сомневался и не раз (в едва заметной форме) встраивал это в свои рассказы. Даже в те времена, когда уже считал себя прежде всего писателем, выполняя задания церкви так, между прочим.

Решающий импульс Уайтхед получил, когда отправился в 1921 году в качестве действительного архидиакона (это уже более высокое положение в церковной иерархии, связанное с существенным престижем) на американские Вирджиниевы острова. До 1917 года те принадлежали Дании, пока США не купили их за 35 миллионов долларов. До сих пор они несут печать своеобразной смеси культур: датской, пересаженной на карибскую ниву, и африканской, привнесённой бывшими рабами Африки; архитектурный стиль городов и названия улиц как на острове Санкт-Томас так и на острове Сант-Кру до сих пор в значительной степени североевропейские. Эти острова сразу и навсегда очаровали Уайтхэда и придали местный колорит его лучшим рассказам. Автор, умевший быстро находить контакт с каждым независимо от его социальной принадлежности и имевший (буквально) знакомых в любой среде общества, занимался на Сант-Кру главным образом ответвлениями западноафриканских культов, обычно называемых вуду (правильнее "Vodoun"), и позднее считался признанным их знатоком.

В последующие годы, смотря по обстоятельствам, он проводил зиму на Вирджинских островах (отчасти на Сант-Кру -Уайтхэд предпочитал старое название Санта-Круз, данное самим Колумбом - отчасти на Санкт-Томасе). Летом он жил чаще всего в Новой Англии или Флориде и регулярно организовывал там, кроме всего прочего, летние лагеря для подростков, которых он у костра обычно развлекал историями о привидениях. Один из этих летних лагерей - в Делмонте - был личным владением Уайтхэда, всегда рассматриваемый им исключительно как побочный заработок. Он был совладельцем одного лагеря в Чероки, который использовался в качестве демонстрационного компанией "Адирондак Кэмпс". Работа с молодёжью, кажется, доставляла ему большое удовольствие. Летом 1928 года он проводит инспекционный тур по лагерям Себаго для их владельцев Гамильтона и Вернера. Однако зимой его всё время тянуло на Вирджинские острова.

В 1922/23 годах, также в зимнее полугодие, он в качестве пастора замещал в одной общине в Чатануге, штат Тенесси, заболевшего друга (его первое возвращение с Вирджинских островов в Новую Англию в ноябре 1922 года было вызвано тяжёлой болезнью отца, от которой тот против всякого ожидания поправился). В 1923-25 годах его главным занятием было ректорство в Церкви Троицы в Бриджпорте, штат Коннектикут (чрезвычайно уважаемый пост), а в холодное же время года он пребывал на Карибике. Уайтхэд без проблем выучил креольский французский чёрного населения, хорошо ладил также с датчанами, которые составляют значительную часть населения Вирджинских островов. Барлоу (сам агностик), хороший знакомый Уайтхэда, сообщает, что проповеди Уайтхэда вызывали прямо-таки сенсационный приток прихожан. Если учесть его дар рассказчика и знание светлой и тёмной сторон человеческой души, высказывание, вероятно, достоверно. Уайтхэд никогда не был женат, но его наследство после преждевременной смерти в 1932 году перешло к одной женщине, с которой он, очевидно, был близко дружил в последнее время. После её смерти, кажется, его манускрипты не сохранились. Гомосексуалистом (как Барлоу) Уайтхэд совершенно точно не был.

Уайтхэд также имел также семейные точки соприкосновения на Антиллах; один двоюродный дед при датском колониальном господстве был управляющим одного поместья на Сант-Крузе. 1930-1932 годы он провёл в Дунедине, маленьком городишке севернее Санкт-Петербурга, штат Флорида. Там он в октябре 1929 года подал заявление на должность ректора Церкви Доброго Пастыря (1159 Brodway), местной епископальной общины. В сентябре 1931 года он окончательно переехал в Дунедин (Dunedin), где купил дом (1871 Pasadena Drive) и обставил его целиком на свой вкус. При этом вместе с ним проживал его престарелый отец, которому в 1932 году исполнилось 84 года. Вообще, кажется, его взаимоотношения с отцом были очень сердечные. В одном из эссе он называет его одним из лучших - "one of the very best". С середины 1931 года он диктует свои письма секретарше, о которой мы между прочим знаем, что в начале июля 1931 года её выбрали "Мисс Флоридой" (до этого у него время от времени был секретарь-мужчина по имени Грэйсон).

Эти последние годы были уже помечены иссякающим здоровьем; Уайтхэд страдал от отдалённых последствий травм времён его раннего увлечения футболом и ко всему прочему подцепил тяжёлую тропическую болезнь, потребовавшую многочисленных переливаний крови. В 1930 году его оперировали по поводу язвы. В ноябре 1932 года его силы быстро начали таять. 23 ноября 1932 года он упал в своём доме, получив в результате ушиба головы кровоизлияние в мозг, после чего его не стало. Только отец был рядом. Об этих обстоятельствах очень подробно информирует Лавкрафт, состоявший в переписке с отцом Уайтхэда. Похоронили писателя в Санкт Петербурге, штат Флорида. В траурной церемонии приняли участие более 100 человек. Местные газеты привели в своих некрологах примечательную заметку о том, что новоиспечённый президент Рузвельт (как упоминалось выше знакомый с Уайтхэдом лично со времён Бостона) как раз планировал назначить Уайтхэда генерал-губернатором Американских Вирджинских островов (Рузвельт был губернатором Нью-Йорка с 1928 года и в 1932 году выиграл выборы у Гувера). Ранняя смерть Уайтхэда "является, конечно, наиболее омерзительным примером вселенской утраты" ("is certainly a most damnable example of cosmic waste"), писал Лавкрафт 5 декабря Кларку Эштону Смиту.

Упорядоченные к моменту смерти манускрипты и документы Уайтхэда были вскоре после этого опустошены, причём особенно пострадала, очевидно, переписка с Лавкрафтом. Об этом сообщает Барлоу.

Уайтхэд, как никто другой из авторов круга "Weird Tales", был культурным рассказчиком на высоком уровне, с отличным знанием людей и скорее британской, чем американской любовью к потустороннему и призрачному, в особенности к восхитительной смеси народов и традиций, с которыми он познакомился в двадцатые годы на карибских островах. Кстати, это он ввёл в литературу понятие "зомби" или "Jumbee". Зловещее - хотя Уайтхэд не презирал это и умел добиться немалых успехов - всё-таки было для него второстепенным путём его прозаического искусства, истинная величина которого кроется в соединении внимательно изучаемого карибского фольклора, неусыпного интереса к магическому и оккультному в его в культурном смысле самых разных формах выражения, а также человеческой чуткости в опытах конфронтации с загадочным и тёмным. Человеческие характеры Уайтхэда никогда не лежат (как это сегодня популярно) под неоновой лампой секционного стола рассказчика. Писатель в своём повествовании остаётся всегда джентльменом. В своём интересе к человеческому он диаметрально отличается от Лавкрафта, с которым его всё жесоединяла близкая личная дружба и взаимное высочайшее уважение.

Лавкрафт обратил внимание на Уайтхеда в 1925 году, когда прочитал в февральском выпуске "Weird Tales" его историю "Морской обмен" ("Sea Change"). Чем больше он читал Уайтхеда, тем более вдохновлялся. Однако лишь в 1930 году Лавкрафт наладил контакт с Уайтхедом после того, как Бернард Двайер, уже состоявший в переписке с Уайтхедом, направил ему некоторые неопубликованные манускрипты священника с просьбой отослать их обратно автору после прочтения. Естественно, Лавкрафт исполнил просьбу и добавил несколько хвалебных слов. От этого возникла глубокая, пронизанная обоюдным респектом дружба двух авторов. Атеист Лавкрафт был пленён священником, которого он навестил летом 1931 года в Dunedin и написал о встрече с ним: ". . . Уайтхед – одна из восхитительных личностей, которых я когда-либо встречал. Он – сама щедрость и товарищество, обладает основательной начитанностью, делающей разговор с ним бесконечным удовольствием. Хотя он является ректором местной церкви Доброго Пастыря, в нем нет ничего клерикального, отдающего пылью. Напротив, он носит спортивную одежду и порой чертыхается как настоящий парень. Ханжество и всякий вид самодовольства ему абсолютно чужды".

Фантастические произведения Уайтхэда можно разделить на 4 группы:

Карибские рассказы
Скорее традиционные истории о привидениях
Поэтически-романтические истории, использующие мотив реинкарнации
Несколько причудливых или зловещих гротесков

Первая группа явно стоит того, ради чего имя Уайтхэда просто необходимо вырвать из глубин забвения. Уайтхэд действует здесь по старому правилу: автор может и должен писать лучше всего о том, что он любит и знает. Именно это правило сделало лавкрафтовский роман о Провиденсе " Жизнь Чарльза Декстера Варда" или истории о привидениях Монтегю Родса Джеймса непревзойдёнными шедеврами, каждый в своём роде. Описывать прорыв загадочного и фантастического, а также тёмного и угрожающего, в тот мир, в котором действительно бьётся сердце автора, означает создавать рассказы ужасов, переживающие время и изменения вкуса. Большинство его карибских историй по сей день удивительно свежи, они свидетельствуют о примечательной сведущности автора в вопросах фольклора и представляют себой ещё и дополнительный интерес благодаря изображению различных народностей и их совместного существования (его изображает Уайтхэд реалистично, без натуралистического пристрастия к мерзкому). Характеры его персонажей не имеют особой глубины, но всегда достоверны и рождены из истинной симпатии к людям Карибики. В роли рассказчика выступает чаще всего некий Джеральд Каневин, " привлекательный, полный жизни персонаж" (" a life-like and lovable figure" ) (слова из некролога, написанного Лавкрафтом) - едва завуалированное альтер эго Уайтхэда (Каневин - по-кельтски фамилия Уайтхэда).

" Jumbee" - рассказ 1926 года-собственно говоря беллетризованное фолклористское исследование веры в собак-оборотней () и Jumbees. Последние в первоначальном смысле- духи, а не ожившие мертвецы; " зомби" (Zombi) - словесная форма " Jumbees" , распространённая на франкоязычных островах Мартиник и Гваделупа. К ней существует ещё и слово, обозначающее подобных существ, только женского рода, " Zomblesse" .

На Сант-Кру, впрочем, как на единственном карибском острове, по сей день выступают так называемые " Mokujumbees" , танцоры на ходулях, призванные при помощи магии защищать от Jumbees.

" Барабаны холма" (" Hill Drums" ) относится к одному достоверному преданию. Уильям Гиффорд Пелгрейв (1826-1888), британский консул на Санкт-Томасе, презиравший туземцев, уходит в отставку и уезжает восвояси, не сознавая того, что причиной этого были сами туземцы, распевавшие уличную песенку " cha-cha-song" : тонкое исследование о силе внушения.

" Кассиус" (" Cassius" ) - история о сиамском близнеце, который, будучи недоразвитым карликом, в конце концов отделился от брата оперативным путём, но очень скоро зажил особой роковой жизнью, наполненной ненавистью к здоровому брату. История уходит корнями к записи в " Книгу общих мест" (" Commonplace Book" ) Лавкрафта, о которой тот рассказал Уайтхэду, и базируется, собственно, на посещении Лавкрафтом " шоу уродцев" в нью-йоркском музее Губерта, в связи с которым Лавкрафт познакомился с оригиналом истории, неким Джованни Либбера (1884-1946). Как оказалось позже, последний был заядлым читателем историй Лавкрафта! Правда, Лавкрафт планировал другой ход действия чем это осуществил Уайтхэд. " Кассиус" не в последнюю очередь рассматривает проблему атавизма и как рассказ значительно интересней, чем это может показаться в кратком изложении. Поэтому история была заслуженно включена во многие антологии. Родственный мотив прослеживается в " Прохождении Бога" (" Passing of a God" ), где раковая опухоль становится средой для демонической, почитаемой суеверными местными жителями, автономной жизни. Сюда же примыкает рассказ " Губы" .

В " Чёрном Танкреде" (" Black Tancrede" ) отрубленная рука капитана пиратов сто лет спустя после казни в одном отеле всё ещё ищет давным-давно умершего судью, приговорившего когда-то Чёрного Танкреда к смерти.

" Чёрное животное" (" The Black Beast" ) - настоящая вуду-история, в которой с легкомысленным молодым белым юношей при участии в магической церемонии случается недоразумение: его душа оказывается заключённой в быке . Написанный всего за три дня рассказ интересен своим языком: Уайтхэд пытается подражать стилю вымышленного шотландско-вестиндского джентльмена 1876 года. В неопубликованном письме Огюсту Дерлету от 28 ноября 1931 года он называет " The Black Beast" " эссе по психологии страха" („an essay in the psychology of fear“).

" Семь витков верёвки палача" (" Seven Turns in a Hangman`s Rope" ) - одна из самых длинных вестиндских историй. Её можно назвать прямо-таки исторической новеллой, подкупающей тонким изображением жизни белых из верхних слоёв общества в Фредерикстеде (Сант-Кру) начала 19 века. Каневин, проводя генеральную уборку в доме, находит старинную картину, изображающую казнь группы пиратов в 1827 году. Одна из фигур казнённых, кажется, ведёт странную мучительную автономную жизнь: она начинает кровоточить, когда картину надрывают случайно в одном месте. Каневин проводит расследование. В центре событий - Саул Маккартни, отпрыск богатой семьи крупного помещика, который ради спасения собственной шкуры становится товарищем пресловутого пирата Фоусетта. По ходу дела он обнаруживает в себе самом криминальную склонность и всё больше предаётся ей. Маккартни, прирождённый обольститель и обманщик, компрометирует, в конечном счёте, высшее общество острова, а также свою бывшую невесту и кузину Камиллу Макартни, чего она не может ему простить. Когда он сообщает ей о своём двойном существовании и унижает её при этом, Камилла финансирует карательную экспедицию, положившую конец ему и его товарищам. Но Камилла тоже разбирается в магических обычаях чёрных и, жаждя мести, ещё не удовлетворена казней бывшего возлюбленного. Ей удаётся душу Саула сослать в нарисованную ей картину. Каневин, спалив картину спустя столетие, высвобождает тем самым душу Саула.

Сильно соприкасается с Seven Turns in a Hangman’s Rope рассказ West India Lights, по многим аспектам первая версия более поздней новеллы.

В " Человеке-дереве" (" The Tree-Man" ) речь идёт о молодом негре Фабрициусе. Он с детства живёт в подобии магического симбиоза с кокосовой пальмой, биологические ритмы которой открывают ему, например, ожидаемую погоду и другие тайны будущего. Жестокий заготовщик древесины, пытаясь срубить пальму, гибнет непонятным образом. История отдалённо напоминает рассказ Ирвина С. Коббса " Рыбья голова" (" Fishhead" ) (1913), где в центре похожий симбиоз между отшельником-идиотом и рыбой.

" Великий круг" (" The Great Circle" ) начинается, правда, с полёта над вестиндскими островами, но потом развивается в историю в стиле фэнтези о проходе между различными измерениями и о параллельном мире. Примечательны жёсткие и напряжённые сцены борьбы, свидетельствующие о том, что Уайтхед тоже уверенно перемещался по территории Роберта Говарда.

Уайтхед также написал новеллу о последних людях " Народ Пана" (" The People of Pan" ). Она берёт своё начало на вымышленном карибском острове, однако потом вводит в игру подземный мир пещер с народом, родственным с древними греками и почитающим бога Пана. Рассказчик становится свидетелем гибели этого народа в результате природной катастрофы, которую пострадавшие истолковывают как гнев Пана на угасание его культа у людей надземного мира.

И наконец " Сладкая трава" (" Sweet Grass" ), многими расцениваемый как шедевр Уайтхеда ( а вот Лавкрафт считал лучшим другой рассказ друга - " Passing of a God" . Может быть, только потому, что не понимал эротики " Sweet Grass" ). В непревзойдённо плотной атмосфере рассказ повествует о молодом датчанине Корнелисе Хансоне, только-только прибывшем в Санта Кру в качестве управляющего плантацией и уже павшем чарам острова . Молодой человек пускается в легкомысленные отношения с местной негритянкой, но в конце концеов женится на белой, Хонории Макартни. Брошенная Джульета Аагард устраивается служанкой в дом Хансонов и при помощи магических средств своей матери, мамалой, то есть наводящей на всех страх служительницы вуду, насылает на Хансона мучительную кожную болезнь. Потом на короткое время ей удаётся полностью овладеть Хансоном. Хонория, уроженка Санта Кру, значительно быстрее чем её муж начинает понимать, что здесь происходит. Когда она распознаёт в Джульете причину событий, то, используя грубую физическую силу, приводит Джульетту к её матери и заставляет положить конец волшебству. С перпективы нашей эпохи массированных секс-сцен эротический компонент рассказа изображается невероятно тонко и субтильно. Собственно говоря, самое примечательное в рассказе - два женских характера. Хонория Хансон выступает перед читателем как бледная, скорее скучная особа белого, для женитьбы " соразмерного" общества острова. Джульетта, купающаяся в море при луне и наводящая страх на остальных слуг, кажется, поначалу, куда как более примечательной. Но картина меняется в ходе действия на сто восемьдесят градусов: в Хонории просыпается нечто вроде колониальной воли господина, не готового запугать себя и смотрящего всякой опасности в глаза, в то время как Джульетта - в конце концов лишь тень собственной матери, теряющая всякое восхищение, как только власть последней рушится. Конфронтация между белой и чёрной женщиной, само собой разумеется, расистская. Если читатель в состоянии это не заметить, то " Sweet Grass" остаётся красивой, красочной, субтильной и всё-таки напряжённой историей о карибской магии.

Во вторую группу нас переносит симпатичный рассказ " Тени" (" The Shadows" ), тоже разыгрывающийся на Карибах, но по сути использующий классический мотив истории о привидениях: рассказчик становится в своём доме свидетелем призрачного " re-enactment" убийства прежнего владельца рыбой-зомби (кто хочет знать, кто это, должен сам прочесть историю). В заключительной части истории рассказчик, в смачной, напоминающей юмор М. Р. Джеймса манере, своими знаниями о тщательно умалчиваемых событиях учиняет переполох среди вельмож острова. Карибская атмосфера и британская традиция истории о привидениях составляют здесь удачное сочетание.

Целиком викторианским кажется спасительное вмешательство духа в " Лимузине Напье" (" The Napier Limousine" ).

" Заварка" (" Tea Leaves" ) повествует о девственной учительнице, экономившей деньги на большое путешествие и при этом не сумевшей устоять перед страстным желанием купить неброские перламутровые бусы в маленькой антикварной лавке Лондона. Но предвидение оказывает ей добрую услугу, даже очень добрую. Эта трогательная, совсем не страшная маленькая история скорее могла бы появиться в каком-нибудь поздневикторианском женском журнале.

" Миссис Лоррикер" (" Mrs. Lorriquer" ) - благовоспитанная дама из высокого общества, имевшая несчастье во время карточной игры стать пристанищем для духа покойного злого профессионального мошенника.

" Камин" (" The Fireplace" ) рассказывает о легкомысленно данном духу убитого обещании отомстить за его смерть. Когда герой, понятным образом опасаясь осложнений, забывает про обещание, у духа появляется новый предмет ненависти.

И, наконец, " Западня" (" The Trap" ), пожалуй, самый известный рассказ Уайтхеда, так как существенные части его (по крайней мере середина, может быть даже обе последние трети) происходят от Лавкрафта. Уайтхед был им не особенно доволен даже в переработанной Лавкрафтом форме. Однако, независимо от литературной ценности, рассказ по содержанию довольно интересен. Каневин получил место учителя в школе-интернате в Коннектикуте, куда он привозит свою мебель, включая большое зеркало 17 века, купленное им на Санта Кру. Это зеркало оказывает на него и на ученика, пришедшего на квартиру к учителю, странное гипнотическое притяжение. Однажды, после полудня, ученик Роберт Грэндисон бесследно исчезает. Каневин узнаёт, что Роберт в его отсутствие отправился в к нему на квартиру обследовать загадочное зеркало. Через некоторое время ему показалось, будто он слышит голос Роберта, так сказать, телепатически и, наконец, видит своего ученика во сне. Роберт пойман в зеркале, вбирающем в себя всё в призрачном ослаблении, что когда-либо более-менее долго стояло перед ним. В центре этого мира теней находятся также несколько других людей. Они все – пленники создателя зеркала, датского оккультиста 17 века, Акселя Хольма, фигуры фокусника, напоминающего лавкрафтовских Кроуфорда Тиллингаста (" Извне" ) или Джозефа Карвена (" История Чарлза Декстера Варда" ). Через зеркало, в которое он встроил волшебное стекло времён древних германцев (" стекло Локи" ), Хольм хотел обрести земное бессмертие. Он заманивает живых в свой зеркальный мир для развлечения, так как сам после столь долгих веков уже не может покинуть зеркало, не умерев. Роберт сообщает всё это Каневину путём телепатии во сне. Наконец, разрушив зеркало, Каневин освобождает Роберта, в то время как Хольм и другие обитатели зеркала превращаются в пыль. Роберт здоров, но его внутренние органы отныне поменялись местами - неисправимый знак жизни в зазеркалье. Выбор датчанина на роль оккультиста и мага становится понятной, если вспомнить датскую историю Санта Кру. Однако, можно вспомнить о том, что Лавкрафт как переводчик фиктивного " Некрономикона" тоже называет датского учёного, Олауса Вормиуса (по-датски Оле Ворм), относящегося точно к этому времени (исторический Олаус Вормиус, написавший среди прочего о датской истории, рунических надписях и германском наследии, жил с 1588 по 1654 годы). " The Trap" с бросающейся очевидностью зависит от рассказа Элджернона Блэквуда " The Pikestaffe Case" , в котором некий математик, помешавшийся добряк, использует для себя и своих учеников зеркало в качестве ворот в другое измерение. Возможно, есть связь с произведением Уэллса " The Plattner Story" или Carl H. Claudys " The Land of No Shadow" . Вряд ли необходимо указывать, что зеркальные миры в англоамериканской литературе начиная с " Алисы в Зазеркалье" (1871) Льюиса Кэррола, входят в устоявшийся репертуар фантастики. Очарование “The Trap“ кроется в том, что восхищение зеркалом переносится в сферу ужасного и угрожающего.

Третья группа рассказов. Удивительно, как часто Уайтхэд использовал мотив " наследственного воспоминания" , или мотив, граничащий с реинкарнацией. Правда, в двадцатых годах учения о реинкарнации были чрезвычайно популярны, может быть, популярней чем сегодня. Они охотно продавались в качестве " повторного открытия" Западом якобы восточной мудрости. Следует вспомнить " Возрождение Мельхиор Дронте" (1921) или романы Густава Майринка в немецком языковом пространстве, в англосаксонском мире Элджернона Блэквуда, охотно и искусно использовавшего мотив. Многие авторы " Weird Tales" писали истории на тему реинкарнации: Кларк Эштон Смит, Роберт Эрвин Говард, Фрэнк Белкнап Лонг, Э. Гофман Прайс, а также, естественно, родственный по духу Абрахам Мэрритт (его лишь однажды опубликовали в " Weird tales" . В подобного рода дешёвом рынке сбыта он вовсе не нуждался). Блэквуда отличает от скорее " периферийных" рассказов Уайтхэда на эту тему серьёзность в её разработке. Будучи в прошлом теософом Блэквуд верил в реальность метемпсихоза, что не имеет места у Смита, у Говарда с некоторыми ограничениями (а вот у Прайса взгляды совпадают). Даже блистательный, к сожалению, недооценённый Оливер Онионс опубликовал в эти годы фантазию о реинкарнации " Нарисованное лицо" (" The Painted Face" ) (1929).

К примеру, атмосферно плотный рассказ, достойный прочтения и в наши дни, " Лунные-Часы" (" The Moon-Dial" ) вряд ли можно воспринимать как игривое обращение к модной оккультной теме. С другой же стороны, Уайтхэд понимал себя как теолога и пастора, и различные варианты представлений о реинкарнации само собой разумеется не совместимы ни с каким бы то ни было видом христианской антропологии. Наиболее ценны в литературном смысле те истории Уайтхэда, которые оставляют открытой тему как " фантастическую возможность мышления" и лишь во вторую очередь связаны со специальной оккультистской теорией реинкарнации (или хотят её лишь проиллюстрировать). В особенности это относится к " The Moon-Dial" - в лучшем смысле этого слова странная маленькая фантазия о молодом индийском князе, который, ещё мальчиком, в нескольких отрезках сна благодаря множеству земных существований открывает свою " историю" в качестве любимца и избранника богини Луны . Этот совершенно удивительный " языческий" рассказ содержит с другой стороны несколько пассажей по раннему христианству, трудно интерпретируемые. Всё-таки ясно, что открытие предистории героя превращает его в зрелого мужчину, который однажды будет в состоянии взять на себя всю ответственность власти. Тональность куда серьёзней, чем в многочисленных псевдоориенталистких фантазиях, наводнивших дешёвые журналы 20-30-ых годов и мастером которых стал Э. Гофманн Прайс, с его весьма сомнительной репутацией. Рассказ вполне мог бы выйти из-под пера Блэквуда. О последнем Уайтхэд писал, что прочитал каждую его строчку (эссе " The Occult Story" ). Для Уайтхэда рассказ " The Moon-Dial" скорее нетипичен.

Совсем иначе обстоит дело с " Тканью шрама" (" Scar Tissue" ) и " Ботоном" (" Bothon" ), двумя увлекательными, зрелыми рассказами, со временем не потерявшими своей увлекательности. " Bothon" представляет ещё и особенный интерес ввиду участия Лавкрафта в её возникновении, вероятно, только в обсуждении " постсинопсиса" (для Лавкрафта, собственно, сердце любой истории), а не в придании формы. " Scar Tissue" рассказывает о человеке, который, будучи наделён своеобразной формой памяти о предках, может отомстить за убийство, совершенное над ним, когда он был гладиатором в незапамятные дохристианские времена. Название рассказа происходит от рубца, который проявляется на его теле одновременно с просыпающейся памятью.

В " Bothon" отношения к легендам вокруг Атлантиды и Му, намеченные лишь пунктиром в предыдущем рассказе, выдвигаются в центр повествования. Герой рассказа Пауэр Мередит подскальзывается в ванной и получает сотрясение мозга. Вслед за этим им овладевают слуховые галлюцинации. В абсолютной окружающей тишине ему мерещится мощный рокот моря, грохот рушащихся зданий и полные страха крики толпы. Его постепенное понимание, что только он может слышать эти шумы, технически изображено очень искусно. Ему повезло с врачом –психиатром, однажды уже имевшим подобный случай на практике и на основании совпадающих деталей убедившемся в " истинности" слуховых феноменов, а позднее грёзовых видений. Мередит был когда-то Ботоном, генералом и любовником принцессы Ледды на доисторическом континте Му в Тихом океане. Попытка завоевать запретный по причине сословной разницы плод силой, при помощи солдат, проваливается исключительно из-за землетрясения, начинающегося во время осады королевского дворца. Это начало конца Му. Ботона пленили. Однако ему удаётся освободиться и бежать вместе с возлюбленной на горную вершину Му, избежавшую катастрофы, будущие Гаваи. По мере излечения Мередита пропадает его слуховой и зрительный дар, что его радует после счастливого конца доисторических событий. Легенда о Му – причудливое удвоение материала по Атлантиде, перенесённого в Тихий океан. Выдумал этот миф некий полковник (вероятно, мнимый) Джеймс Чарчуорд, сначала в книге " Затерянный континент Му" (" The Lost Continent of Mu" ) с несколькими продолжениями. Чарчуорд, якобы, подчерпнул информацию из тайных архивов индийских и тибетских монастырей. Всё это-конгломерат, напоминающий книгу Блаватской " Дзиан" - библию теософов. И то и другое, естественно, выдумка. Исторические познания Чарчуорда жалки, его филология и интерпретация мифов ошибочны и абсурдны. Тем не менее, во второй половине 20-ых годов вокруг него чрезвычайно интенсивно спорили. Для полуобразованных он был так же привлекателен, как сегодня Деникен, Великовский или " историки" матриархата и нью-эйджа. Для Лавкрафта, ясно различавшего псевдонаучные конструкции как таковые, и для Уайтхэда как теолога этот комплекс был естественно всего лишь " материалом" , подходящим для воскрешения мощных интервалов времени и их преодоления человеческим духом. По предположению А. Langley Searles Bothon, на момент смерти Уайтхеда рассказ, возможно, ещ